Александр I был государем примерно 43 миллионов 785 тысяч подданных и таким образом обладал практически неограниченными людскими ресурсами. Более половины мужского населения было крепостными крестьянами – фактически, рабами, которых можно было купить или продать. В 1777 году лишь три процента жителей Империи проживали в городах. Крепостные рассматривались как движимое имущество помещиков, и в то же время были основным источником рекрутов для армии. Рекруты призывались в армию на 25-летний срок (до 1793 года служба была пожизненной). Не имевшие права отпусков солдаты редко, а чаще – никогда больше не видели своих семей, оставшихся дома.
Рекрутские наборы проводились, исходя из количества душ, перечисленных в налоговых документах – ревизских списках. Квота призыва могла меняться от двух человек из 500 крестьян в мирное время до одного из 20 в эпохи военных кризисов. В некоторые годы рекрутские наборы вообще не проводились, но в 1812 году было три набора, каждый раз – по пять человек на каждые 100 душ. Набор 1805 года из расчета четыре рекрута на каждые 500 мужчин, дал армии дополнительно около 110 000 солдат.
В ходе рекрутских наборов существовала возможность заменить призывников. Неудивительно, что многие дворяне и помещики старались отправить на государеву службу наименее квалифицированных крепостных, прежде всего простых земледельцев. В результате солдатская масса русской армии была почти поголовно неграмотной. Если судить по гражданским стандартам, и тем более сравнивать с армиями других европейских держав, то можно считать, что уровень жизни русских солдат был очень низким. Они получали весьма ограниченный рацион и скудное обмундирование, и таким образом громадная армия могла содержаться с минимальными затратами. Если не считать хлебного пайка, то в 1805 году годовое содержание солдата пехоты (девять с половиной рублей) обходилось казне на 2 рубля и 25 копеек меньше, чем стоимость солдатского платья!
Тем не менее, русский солдат обладал уникальными качествами. Несмотря на резко негативные отзывы некоторых современников («…рожденные переносить все невзгоды и тяготы, они мало отличаются от животных – тупые, жадные и ненасытные во всем, что не касается веры»), и враги, и союзники подчеркивали стойкость, упорство и верность русского солдата своим офицерам, царю и вере. В этой связи часто цитируется Sir Robert Wilson, который находился при русской армии в эпоху наполеоновских войн:
«Пехота состоит преимущественно из людей атлетического телосложения в возрасте от 18 до 40, обладающих огромной физической силой, но по большей части невысоких, с воинственным выражением лиц; выносливых по отношению к дурной погоде и тяготам; к плохой и скудной пище; к переходам и днем и ночью, с четырьмя часами отдыха и шестичасовыми маршами; привычных к упорному труду и тяжелой выкладке; свирепых, но дисциплинированных; неизменно храбрых и подверженных взрывам энтузиазма; преданных своему государю, своему начальнику и своей стране. Религиозные и не ослабленные суевериями; терпеливые, понятливые и послушные; обладающие всеми чертами варваров и теми достоинствами, которые привила цивилизация».
Французская фраза «Ils sont des betes, mais on reut tuer une bete» («Они животные – но животных хотя бы можно убить») – невольное выражение уважения русскому солдату. Как с изумлением вспоминал Marbot, «русские падали сраженные один за другим. Я видел одиночек, защищавшихся с такой уверенностью, как если бы они стояли посреди своих батальонов. Я заметил и других, готовых упасть замертво от многочисленных ран, которые заряжали свои мушкеты столь же хладнокровно, будто стояли на плацу». Вдохновленные накануне сражения полковыми священниками и иконами, русские пехотинцы были готовы к подвигам и полному, слепому подчинению приказам. Marbot вспоминает, как в 1807 году под Голымином «французские солдаты открыли по ним огонь с двадцати пяти шагов, но они продолжали маршировать, не отвечая, один полк за другим, без единого звука и ни на миг не сбиваясь с темпа. Улицы были покрыты убитыми и ранеными, но ни стона не было слышно – шуметь было запрещено. Можно было подумать, что мы стреляли в тени. Наконец наши солдаты встретили русских в штыки, и только когда они пронзали противника, становилось ясно, что имеют дело с людьми». Смертельно раненые русские солдаты старались хоть немного отползти к востоку, чтобы умереть несколькими метрами ближе к родной земле.
Благожелательно настроенный по отношению к русским J.S. Stanhope замечал: «кажется, что они сделаны из иного материала, чем другие люди: их тела и жилы, без сомнения, так же крепки, как и их разум; им нужно лишь немного активности, чтобы они превзошли все другие войска, и еще немного образования; а то теперь они сущие механизмы..»
Преданность русского солдата во многом объяснялась почти феодальной, точнее – патерналистской, организацией полков в прежние годы. Как отмечал офицер русской армии Фридрих фон Шуберт (происходивший из прибалтийских немцев), среди старших офицеров было принято оставаться на службе в одном и том же полку многие годы, «так что его имя идентифицировалось с полком, и солдаты обычно не разделяли их». Такое постоянство командиров заставляло солдат знать и уважать своих офицеров, «доверять их осмотрительности и воле, развивало чувство привязанности, помогало переносить лишения, которые нельзя было бы снести только по приказу».
Потери, которые понесла армия, и ее резкое увеличение в 1812-1814 годах привели к тому, что доля опытных офицеров заметно снизилась. Это привело к потере феодального или патерналистского духа в войсках: «Генералы и офицеры в массе своей стали менее сведущими, и мало помалу вся армия превратилась в набор шахматных фигур». Но и это не снизило стойкости русских солдат. Вот что писал полковник лейб-гвардии Измайловского полка, потерявшего в Бородинском сражении 777 человек: « Огонь противника косил наши ряды, но не мог посеять беспорядка среди солдат. Ряды смыкались и порядок в них восстанавливался так же хладнокровно, как если был они находились на плацу».
